Это неофициальный, непрофессиональный и некоммерческий перевод введения и первых двух глав из книги Мойше Фельденкрайза "Ускользающее очевидное". В сообществе фельденкрайз-практиков она считается наиболее доступной и понятной для широкой публики, однако на русский язык до сих пор не переводилась (ну или я не смогла найти никакой информации на этот счет). Однако и в этой книге Мойше не отказывается в угоду читателю от скорости мысли, за которой порой не успевают его собственные слова и понимание читающего; не снисходит до пояснений и уточний, что и кого имел в виду, называя просто по фамилии, например (тут я постаралась добавить собственные комментарии, где смогла); не считает нужным позаботиться о легкости языка и даже временами проверить факты. Таков был Фельденкрайз и таковы его книги. Зато они позволяют действительно познакомиться с человеком, а не с неким абстрактным автором.
Мойше Фельденкрайз
«Ускользающее очевидное или основы Фельденкрайза»
Moshe Feldenkrais, "The Elusive Obvious or Basic Feldenkrais"
Publisher: Meta Publications | 1981 | ISBN 0916990095
(перевод Ренаты Ямбаевой)
Введение
Я известен благодаря действенности практик, которые называю «Функциональная Интеграция» и «Осознавание через Движение». В обеих техниках я использую все, что узнал, улучшая здоровье, настроение и способность преодолевать трудности, боль и тревожность людей, которые обращались за помощью.
Мне было около двадцати, когда я серьезно повредил левое колено и не мог свободно ходить несколько месяцев. В те дни хирургия колена была далеко не так развита, как сейчас. Необходимость научиться жить и двигаться с больным коленом поставила передо мной задачу сделать нечто большее.
Человеческие знания постоянно развиваются, но и то, что известно уже сейчас может быть полезным и эффективным при правильном применении. В этой книге я постарался записать только то, что необходимо для понимания работы моих техник, целенаправленно избегая отвечать на вопросы «почему?». Я знаю, как жить и использовать электричество, но пытаясь объяснить почему живу и почему существует электричества, столкнусь с серьезными трудностями. В человеческих отношениях понятия «почему» и «как» разделены не столь четко и нередко используются без разбора. В науке же мы реально знаем только «как».
Я родился в маленьком русском городе Барановичи и во времена Декларации Бальфура (письмо, направленное 2 ноября 1917 года министром иностранных дел Великобритании Артуром Бальфуром лорду Ротшильду для передачи Сионистской федерации страны, в нем говорится, что правительство «с одобрением рассматривает вопрос о создании в Палестине национального очага для еврейского народа», - прим. перев.), четырнадцати лет от роду, сам по себе отправился в британские мандатные территории Палестины. Там я работал несколько лет как первопроходец, в основном занимаясь ручным трудом.В возрасте 23 лет завершил образование, изучая математику, и затем служил пять лет в департаменте геодезии, выпуская карты. Собрав достаточно денег, я отправился в Париж, где получил инженерную степень в механике и электротехнике и продолжил образование в Сорбонне. Параллельно работал в лаборатории Жолио-Кюри, который позже стал нобелевским лауреатом (Фредерик Жолио-Кюри, нобелевская премия по химии 1935 года, - прим. перев.).
Тогда же я встретил профессора Кано (Дзигоро Кано, - прим. перев.), создателя дзюдо. С его помощью и при участии учеников Йотазо Сигимуру (6-ой Дан) и Каваиши получил черный пояс. Я создал первый Клуб дзюдо во Франции, в нем сейчас почти миллион членов.
Во время Второй мировой войны, когда немцы вошли во Францию, я бежал в Англии и работал там как научный офицер в противолодочном подразделении научно-технической службы Британского адмиралтейства. Я занимался в лондонском Будокае, прежде чем в конце концов вернуться в Израиль, чтобы возглавить департамент электроники вооруженных сил страны.
Когда мне было 50 лет или около того, после выхода Body and Mature Behaviour (книга Мойше Фельденкрайза, впервые напечатана в Лондоне в 1949 году, -- прим. перев.), многие вокруг стали утверждать, что я обладаю экстраординарными знаниями, которые могут помочь людям. В книге была собрана самая современная на тот момент информация, позволившая мне разработать свои подходы. Мои взгляды на тревожность и реакции падения, важность вестибулярной ветви восьмого черепного нерва сейчас приняты почти повсеместно. В ответ на нужды других, я постепенно разработал Функциональную Интеграцию и Осознавание через Движение, которые затем преподавал примерно в дюжине стран мира.
Помогая и обучая, я имел честь обследовать через прикосновение и движение больше людей, чем осмелюсь предположить. Они появлялись из всех уголков жизни, разных рас, культур, религий и возрастов. Самым младшим был пятинедельный малыш, чью шею повредили щипцами в родах, самым старшим - канадец 97 лет, парализованный более 30 лет после удара током. Я работал с работниками многих специальностей.
Детали не слишком важны, только для демонстрации того, что первичным и настоящим объектом моего изучения стала эффективность моих собственных действий. Я все еще учусь, читаю и комментирую по нескольку книг в месяц, несмотря на множество обязанностей и путешествий.
Некоторых авторов я бы рекомендовал и вам, многие из них бесценны: Жак Моно (французский биохимик и микробиолог, лауреат Нобелевской премии по медицине 1965 года, - прим. перев.), Шредингер (Эрвин Шредингер, австрийский физик-теоретик, лауреат Нобелевской премии по физике 1933 года, -- прим. перев.), Юнг (Карл Густав Юнг, швейцарский психиатр, - прим. перев.), Конрад Лоренц (австрийский зоолог и зоопсихолог, Нобелевская премия по физиологии и медицине 1973 года, - прим. перев.), Милтон Эриксон (американский психиатр, - прим. перев.). Они все обсуждают вопросы философии, семантики и эволюции, демонстрируя проницательность и знания психофизических аспектов, которые столь же поучительны, сколь интересны.
Я прикасаюсь к людям руками и проделал это с многими тысячами, будь они белые, монголоиды, черные, любые другие. Прикосновения, манипуляции живыми человеческими телами, позволяют мне претворять в жизнь то, чему учат эти превосходные авторы. Они и сами вряд ли в курсе, насколько полезными оказываются их знания, переведенные на невербальный язык рук, то есть в Функциональную Интеграцию, или вербальные инструкции Осознавания через Движения.
Я предполагаю и верю в свою правоту, что сенсорные стимулы ближе к нашему бессознательному, подсознательному или автономному, чем к сознательному пониманию. На сенсорном уровне взаимодействие с бессознательным происходит более прямо, а поэтому эффективнее и менее искажено, чем на вербальном. Кто-то сказал, что слова предназначены скорее скрывать наши намерения, нежели выражать их. Но я еще не встречал человека или животного, который не смог бы отличить дружеское прикосновение от враждебного. Даже если недружелюбие скрыто в мыслях, оно сделает прикосновение жестким, беспокоящим, тревожным.
Обе стороны, тот, кто прикасается, и тот, к кому прикасаются, оказываются связаны общими ощущениями, даже если не понимают друг друга и не знают, что происходит. Тот, к кому прикасаются, осознает, что чувствует тот, кто прикасается, и без формальных инструкций меняет положение в соответствии со своими ощущениями. Прикасаясь, я ничего не жду от человека, лишь чувствую, что ему нужно, даже если сам он этого не осознает, что я могу сделать, чтобы ему стало лучше.
Важно понять, что я имею в виду, говоря «лучше» или «человечнее». Эти с первого взгляда простые слова для каждого означают свое. То, что не способен сделать человек с ограниченными возможностями, имеет для него иное значение, чем для здорового человека.
Я помню мальчика 13 лет, которого привела мать. Он появился на свет правой рукой вперед, а не головой, как это обычно бывает. Мальчику не повезло: неопытный доктор или кто там еще мог быть потянул его за эту протянутую вперед руку. Правая ключица была сломана, что на самом деле не слишком серьезная травма в этом возрасте. Гораздо хуже, что повредили брахиальное сплетение. Рука оказалась парализована и висела плетью, хотя мать водила его ко всем специалистам, каких только могла найти.
Как-нибудь потом я могу рассказать вам, как этот мальчик научился водить машину, стал отцом здоровых детей и профессором механики. Но тогда, оставшись наедине со мной, мальчик, по чьим щекам струились слезы, сказал самую неожиданную вещь: пожаловался, что с ним никто никогда не дрался, несмотря на провокации. Чтобы он ни делал, одноклассники не отвечали. Учителя и родители запрещали делать ему больно. Мальчик был несчастен потому, что никогда не имел удовольствия быть битым. А теперь подумайте, что «лучше» и «человечнее» означало для этого мальчика.
Мать не знала, что ему было нужно, и никто другой не знал. Когда я прикоснулся к нему, он понял: я знаю, что он несчастен, но не испытываю жалости. В этот момент он смог сказать мне то, чего не говорил никому. Причем я ничего не спрашивал. Что позволило ему заплакать и быть откровенным со мной?
Пятнадцатилетнюю девочку с ДЦП ко мне привезли из Парижа. Ее мать возглавляла лицей и не смогла приехать, так что привез отец, а бабушка осталась с внучкой в Тель Авиве. Эта девочка тоже удивила меня: хотела стать танцовщицей, а ведь она к тому моменту ни разу в жизни не стояла на собственных пятках, не могла согнуть колени, которые бились друг о друга при каждом шаге. Если вы встречали людей с тяжелой формой ДЦП, то можете представить ее руки, спину и походку. Никто в здравом умен не мог подумать, что она не осознавала свое состояние до такой степени, чтобы хотеть танцевать. Моя работа, ни больше ни меньше, состояла в том, чтобы помочь этой девочке стать тем, кем она хочет. И через несколько лет она поступила в танцевальный класс в Париже.
Подумайте, каким было «лучше» и «человечнее» для этой девочки. Она была способным подростком, одной из лучших в своем классе вплоть до поступления в университет. Я собираюсь разыскать ее, когда снова буду в Париже.
Надеюсь, вы не придете к скоропалительному выводу, что я занимаюсь только калеками. Для меня они всего лишь люди, которым нужна помощь, чтобы стать лучше и человечнее. Многие врачи, актеры, дирижеры, спортсмены, инженеры, психиатры, архитекторы, домохозяйки - полный спектр того, кем человек может быть, - все чувствуют, что было бы хорошо стать лучше и человечнее тем или иным путем.
На самом деле, если бы обычные умные люди оказались мудрее, я бы всеми ими занялся. Их рост позволил бы поднять на новый уровень жизнь в целом.
Среди первых людей, с которыми я работал, были такие, как профессор Джон Десмонд Бернал (английский физик, социолог науки и общественный деятель, - прим. перев.), человек почти всеобъемлющей культуры, Джон Бойд-Орр (лауреат Нобелевской премии мира 1949 года, ректор университета Глазго и глава продовольственной программы ООН), профессор Аарон Катцир, директор Weitzman Institute, и Дэвид Бен-Гурион, основатель государства Израиль. Все они - исключительные личности, известные, успешные и социально адаптированные. Причем секретарь Британского Совета Джеймс Кроузер, выслушав дифирамбы Бернала в адрес моей работы, заметил: «Вы найдете еще тройку мозгов, как у него, вряд ли больше».
Но социально успешные, очень умные, важные, креативные люди не всегда могут выделять время для личностного роста. Всю жизнь они посвящают работе, слишком часто отказывая во внимании самим себе. Такие люди прислушиваются к моим советам, только если становятся в том или ином смысле недееспособными. Тем не менее, через неприятности я дотянулся до тысяч из них. Конечно, печально признавать, что только через работу с людьми с ограниченными возможностями я смог помогать и обычным людям. Впрочем, это обобщение, которое, к счастью, не во всем верно.
Я считаю столь же важным для себя поделиться с вами моими размышлениями, сколь для вас - понять их. Потому что они могут помочь улучшить ваш жизненный опыт, как помогли мне самому. Вы можете научиться делать свою жизнь такой, какой захотите. Ваши мечты могут стать более ясными и, кто знает, даже сбыться.
Когда я пишу это, я осознаю только некоторые части моего тела и моих действий. Читая, вы также осознаете только некоторые части себя и своих действий. Необъятная деятельность происходит в нас обоих, далеко за пределами того, что мы можем осознать и оценить. Она связана с тем, чему мы научились в течение жизни от зачатия до этого момента. Наши действия в значительной мере зависят от наследственности, от того, что произошло с нами, через что мы прошли, какой образ себя сформировали в физическом, культурном и социальном окружении, в котором выросли и живем сейчас.
Процессы, позволяющие мне писать, а вам читать, в основном автономны, некоторые могут быть названы бессознательными, некоторые целенаправленными. Когда я пишу, кажется, что важны только сознательные действия. Только временами я вынужден обращать внимание на правописание или поток слов. Я чувствую, что подбираю слова, согласно мыслям. У слов слегка разные значения и я хочу выражаться ясно. Но я не уверен, что выбираю слова, подходящие именно вам. Действительно ли слова «автономный», «бессознательный» или «сознательный» означают то, что я хочу донести?
В течении многих лет я работаю с людьми, которым нужна помощь. Некоторые жалуются на физическую боль, другие на умственные страдания, часть говорит об эмоциональных проблемах. Иногда непросто объяснить даже моим последователям, что я не врач, что мои прикосновения не лечебны и не целительны, хотя и улучшают состояние людей.
Я думаю о том, что с ними происходит, как об учебе, хотя немногие с этим соглашаются. То, что я делаю, мало напоминает преподавание в его нынешнем понимании. Акцент скорее именно на процессе учебы, нежели на технике обучения.
После каждой сессии мои ученики (имеются в виду клиенты, - прим. перев.) получают новое ощущение лучшего бытия: они чувствуют себя выше, легче, свободнее дышат. Трут глаза, как будто только что очнулись после крепкого и освежающего сна. Часто говорят, что чувствуют расслабление. Боль всегда смягчается, а нередко и вовсе уходит, исчезают морщины на лице, глаза становятся ярче и больше, голос - глубже и звучнее. Ученик молодеет.
Как возможно, что такие изменения в настроении и установке достигают всего лишь путем прикосновения, даже очень умного, к чужому телу? Ученики уверяют, что у меня исцеляющие руки. Но я научил тому, что умею, своих студентов в Израиле, США и других странах, так что теперь у них у всех «исцеляющие руки». Эти люди не были избранными, я принял их в обучение на базе академического образования и самой способности учиться.
В начале, чтобы объяснить студентам, что происходит между мной и клиентами (я неохотно использую слово «клиенты», просто чтобы не смешивать понятия), я рассказываю историю. Представьте, что на дискотеку пришел человек, который никогда не танцует (по одному ему известной причине). Он всегда отклоняет любые приглашения, утверждая, что не знает, как танцевать. Но одной женщине этот человек понравился настолько, что она смогла убедить его выйти на танцпол. И через собственные движения ей удается втянуть в танец и его.
Танец не очень сложный и через несколько неловких минут, расслышав музыку, он осознает, что двигается ритмично. Да, он чувствует облегчение, когда танец заканчивается, можно вернуться на свое место и дышать снова. Но к концу вечера он обнаруживает, что легче следует ее движениям и шагам и даже не наступает постоянно на ноги. И почти готов признаться себе, что все не так уж плохо, хотя он по-прежнему не умеет танцевать. После второй вечеринки прогресс уже достаточен для того, чтобы стряхнуть убеждение в невозможности танцевать. В следующий раз, увидев женщину, которая, сидит одна, он приглашает ее, пусть и с ремаркой, что танцует не слишком хорошо. А потом забывает извиняться.
Вспомните женщину, которая умела танцевать и растанцевала ученика, не обучая его музыкальным ритмам, фигурам и всему прочему. Ее дружеский подход и опыт позволили ему научиться без формального преподавания.
Определенные знания могут передаваться без «целительного прикосновения». Но человек должен научиться использовать свои руки, ноги, всего себя, прежде, чем дружелюбное прикосновение поможет ему использовать этот опыт и учить других. Он учится, несмотря на неосведомленность о собственных скрытых возможностях.
Говоря, что я работаю с людьми, я имею в виду, что «танцую» с ними. Я создаю состояние, в котором они учатся делать что-то уже без моего вмешательства, как та женщина научила танцора.
В дальнейшем я покажу детальнее, что мы многое делаем без осознанного понимания, как это происходит. Говорим и не знаем -- как. Глотаем, и не обращаем внимания -- как. Попробуйте объяснить марсианину, как мы глотаем, и вы поймете, что я имею в виду. Некоторые самые обычные ежедневные действия, например, как мы встаем со стула и садимся на него, кажутся простыми. Но действительно ли вы знаете, как это происходит? Какая часть тела начинает движение? Таз, ноги или голова? Мы сначала напрягаем мышцы живота или спины? Мы можем выполнить движения простым намерением, не зная, как это делаем. Вы думаете, этого действительно не нужно знать?
Допустим, человек не может по тем или иным причинам встать (а их может быть гораздо больше, чем кажется на первый взгляд) и просит вас помочь. Вы можете показать ему, что сами способны встать, но это он и так знает. А можете ли вы объяснить, что он должен делать? Представьте, что вам самому нужны объяснения. Не зная, как мы делаем что-либо, как можно быть уверенным в том, что мы делаем это настолько хорошо, насколько возможно?
Конечно, большинство простых действий и в такой ситуации вполне пригодны для наших надобностей. Но все равно каждый чувствует необходимость что-то улучшить. Мы организуем свою жизнь вокруг того, что можем делать к собственному удовольствию и избегаем действий, в которых не чувствуем себя уверенно. Решаем, что деятельность, в которой мы недостаточно хороши, просто не подходит, неинтересна, есть дела поважнее. Я никогда не рисовал в детстве и юности, в прежние дни не было таких уроков в школах. Нас готовили вместо этого к активной и полезной для общества жизни.
Когда после войны вышла моя книга Body and Mature Behaviour, я даже не представлял, насколько меняю свое будущее. Однажды утром в Лондоне мне позвонил врач. Он прочел книгу и спросил, когда я обучался у Генриха Якоби. Доктор увидел в книге подходы, которые воспринял от этого великого учителя. Он долго не верил, что я впервые тогда услышал имя Якоби, и в итоге предложил организовать встречу с ним, сочтя ее полезной для нас обоих.
Тогда Генрих Якоби жил в Цюрихе и был гораздо старше меня не только по возрасту (на 15 лет, - прим. перев.). Я отчетливо это почувствовал, когда понял: то, что я считал моими личными открытиями в определенном смысле оказалось тем, что он преподавал годами группе учеников, среди которых были ученые, врачи, артисты и так далее.
Спустя несколько месяцев, вырвавшись из лаборатории, где работал тогда физиком-исследователем, я отправился к Якоби. Я бы с радостью рассказал обо всем, что произошло в течение трех недель моего пребывания у Якоби, обо всех разговорах и взаимном обучении, которое нередко выражалось в том, что мы вместе смотрели на закат перед сном. Эта книга окажется очень длинной, если вспомнить все важные вещи, которые я узнал от него и он, по собственным словам, от меня. Но я расскажу, тем не менее, о первом ошеломляющем опыте рисования, поскольку это имеет прямое отношение к обучению, о котором здесь идет речь.
Я был неплохим спортсменом и крепко сложен. Якоби был крошечным, хрупким человечком, который, по его словам, научился ходить только в семь лет. Он выглядел горбуном, да и был им, но двигался изящно. В любом случае, в первый момент я испытал чувство превосходства. Это ощущение присутствовало в глубине сознания, хотя я и был уверен в правильности встречи.
Через несколько минут, объяснив, что меня записывают на магнитофон и кинокамеру, он предложил лист бумаги, уголь и кусочек мягкого хлеба в качестве ластика. И попросил меня нарисовать, как смогу, лампу, стоявшую на пианино напротив. Я ответил, что никогда не рисовал раньше, кроме технических чертежей для получения степени инженера. Он возразил, что знает об этом, но я должен попробовать, поскольку речь идет о большем, чем просто рисунки.
Я нарисовал вертикальный цилиндр с усеченным конусом на верхнем конце и нечто вроде эллипса внизу как подставку. Для меня это был наилучший возможный рисунок. Он взглянул и констатировал, что это мысль о лампе, но не лампа, и тогда я понял, что действительно нарисовал абстрактное понятие, стоящее за словом «лампа».
Как бы то ни было, парировал я, только художник может сделать то, чего он от меня ожидал, а я не был художником, как сразу и предупреждал. Он настаивал, чтобы я попробовал снова и нарисовал только то, что вижу, а не то, что думаю, что вижу.
Я просто не знал, как нарисовать то, что видишь. В моем, а может быть и вашем представлении он просил меня стать художником, а я им не был. «Скажите, что вы видите?» «Лампу» «Вы видите хоть какие-то из линий, которые нарисовали?» Я был вынужден признать, что на рисунке не было ни одной линии настоящей лампы, только пропорции более-менее соответствовали. «Вы видите линии? Что в целом видят ваши глаза? Они видят свет, тогда почему бы вам не нарисовать темные и светлые пятна, которые вы видите. У вас в руке уголь. Если вы закрасите слишком много, у вас есть хлеб, чтобы удалить излишки и добиться градиента в пятнах, чтобы они были больше похожи на те, что вы видите».
Я взял другой лист бумаги и на этот раз начал с темных пятен там, где не было света. И вдруг понял, что ножка лампы не была цилиндром, тень наверху не была усеченным конусом и основание не было эллипсом. Я испытал необычайные ощущения, когда взглянул на собрание темных угольных пятен и частей, откуда я убрал уголь с помощью хлебного мякиша. Рисунок не мог быть моим, такие рисовали только художники. Я никогда даже не думал такими категориями прежде, поскольку это казалось обманом, как будто я притворялся тем, кем не был на самом деле.
Думаю, вы можете представить удивительную трансформацию, которая происходила со мной. Я не художник, а кто художник? Когда я действую как художник, результатом становится работа художника. Может быть, я меняюсь, теряю свою индивидуальность? Тогда я не думал в подобных терминах, но чувствовал себя незащищенным из-за перемен, происходивших под действием вопросов Якоби.
Он не показывал мне, как рисовать. Помните танцора и его девушку? Можете увидеть нечто общее в двух примерах обучения в совершенно разных обстоятельствах? Я могу.
Расставшись с Якоби в тот день и отправившись в свою комнату я увидел на столе стеклянный графин с водой. Я почувствовал внутренний вызов, даже нет, внутреннее убеждение, выразившееся в желании воспроизвести графин на бумаге. По-детски я также хотел доказать Якоби, что не столь уж неумел. Я не рисовал линий вовсе, но использовал легкие прикосновения, а все остальное было каплями света и тьмы. В итоге на рисунке можно было увидеть уровень воды, игру света в ней, отличавшуюся от света в стакане, хотя оба были прозрачными.
Я чувствовал, что создал шедевр и вырос минимум на шесть дюймов. Выяснилось, что у свойства быть художником нет границ. И сейчас я с трудом удерживаю себя, чтобы не рассказать вам, как стал настоящим художником в течение нескольких недель танца с Якоби, который при этом никогда не учил меня рисовать. Подперев щеку языком, он спрашивал, почему я не следую своему собственному учению, когда рисую.